Лувр завораживает и пугает меня в равной степени. С 2014 года я провел в музее тридцать семь дней, с фотоаппаратом и блокнотом, пытаясь отразить реальный опыт посетителей одного из самых посещаемых художественных пространств мира. Картины и скульптуры, которые пережили несколько веков, сталкиваются с людьми, которые хоть раз в жизни посещают музей и отказываются смотреть прямо на них. Созерцание уступило место накоплению, накоплению, проводимому с помощью всевозможных цифровых устройств, истинными циклопами, которые колотятся по музейным коридорам, накапливая все, что они видят в своей бездонной памяти, создавая новый способ пребывания и бытия в мире, преобразуя художественный опыт, который указывает на глубокое изменение человеческой природы. Результатом этих четырех лет работы и более 500 километров прогулок по галереям Лувра стала книга «Шедевры»: эссе об остатках мира, пожираемого его образами.

Героями проекта стали представители таких субкультур, как киберспорт, страйкбол, саберфайтинг, косплей, исторические танцы и реконструкция, ролевые и настольные игры. Название книги – Simplex – как метафора бесконечно множащихся измерений. Подобно тому, как герои моей книги конструируют все новые и новые воображаемые миры. Simplex – это приглашение к размышлению о восприятии реальности, которая кажется нам единственной и истинной.

Кто те люди, которые выплескивают свою злость в интернет-пространстве? Почему многие из них преследуют людей, угрожают им и выступают за тотальное ограничение свободы слова? В течение последних трех лет документалист Кюрре Лиен встречался с несколькими самыми активными онлайн-комментаторами по всему миру. От фьордов в Норвегии до пустыни США, от лодок в Дании до квартиры в Ливане.

Автор запечатлел будни самого знаменитого экспоната музея «Лувр» – «Моны Лизы».

Автор последние 6 лет снимала в Псковской области – там родились ее бабушка и дедушка. Екатерина хотела запечатлеть в фокусе фотоаппарата проявления народной мистики. По ее мнению, это неотъемлемая часть российского бытия. Сталкиваясь со сказочным миром фольклора, скоро понимаешь, что он уходит корнями в абсолютно реальную почву и все поверья и суеверия, заговоры и обряды, сказки и небылицы не просто склад архетипов коллективного бессознательного, но непосредственный отклик коллективной души на таинственные мистические токи природной стихии.

В серии Анастасии Цайдер материализуется идеальный образ русской провинции, где-то существующей, но от нас скрытой. Фотографии предъявляют нам что-то ни разу не виденное, скорее всего безвозвратно утерянное, но кажущееся крайне знакомым – из живописи, книжных иллюстраций, фильмов. Автор отходит от привычного для него документального стиля и погружает зрителя в эфемерное пространство его же, зрителя, представлений о некогда существовавшей идилии. Несмотря на всю призрачность этого мира, фотографии становятся убедительным доказательством его существования. Смутно знакомые образы проявляются и становятся мгновенно узнаваемыми — да, именно так всё и выглядело. Автор избирательно оставляет за кадром приметы современности, помещая фотографии в безвременье. Лишив фотографии временного измерения, автор делает следующий шаг и изымает их из привычного пространства, населяя ими мифический «Мценск».

В моей художественной практике я использую фотографию для бесконечной документации происходящего вокруг. Этот ритуал не имеет ни цели, ни начала, ни конца. В ежедневных перемещениях мне интересна сама монотонность наблюдений, наполняющая цифровой архив увиденного. Таким образом, я пытаюсь провести аналогию между глазом как структурирующим мир прибором и современными устройствами коммуникации.

В начале XX века психоаналитик Виктор Тауск описал случай возникновения воображаемой машины влияния. Один из эффектов, производимых машиной влияния, описывается как принуждение смотреть картины. Проекции показываются на плоскости, на стенах и оконных стеклах, изображения при этом не объемны, как при типичных галлюцинациях. В такой ситуации визуальная конструкция оказывается инструментом искривления психического пространства. Она возникает как внешний экран, на который проецируются внутренние изменения, создает цепочки дистанций и в то же время превращается в провокатора изменений, передавая сообщение преследователя. Машина влияния излучает призраки новых медиа. «Аппарат», который способен «создавать и отнимать мысли и чувства». Прежде всего меня интересовал план выражения. Т.е. переход «психотического» из психопатологии в эстетику. Разговор на визуальном языке о визуальном языке. Целью было увидеть собственный визуальный опыт как чужой. Разъять его на изображения и их осколки, взятые из разных реальностей и ситуаций. Нейтрализуя вымышленное и реальное, реализовать какую-то историю как странную историю, как ситуацию-парадокс. Обнаруживая отчуждение, как постоянное напряжение, которое позволяет случаться и различаться опыту.

Это проект о молодых парах из больших городов России, — Санкт-Петербурга и Москвы, — которые готовятся стать родителями в ближайшие несколько месяцев. Сцены их утреннего сна провоцируют на догадки об их отношениях друг с другом и сложностях периода ожидания. А детали интерьера - постельное белье, тапочки, телефоны, паркет и мебель из Ikea — рассказывают историю о современной жизни поколения тридцатилетних, последнего из рожденных перед распадом Советского Союза.

Междоусобица- братская война, в которой противоборствующие стороны часто не могут указать на начало и первопричину вражды. Некое сакральное действо, воспроизводящее само себя. Из этого также трудно выбраться, как не реагировать на информационные провокации, не читать новости и не ждать падения памятника Ленину, находясь в эпицентре событий. Стратегическая ложь порождает агрессию, и ты неизбежно становишься соучастником. Диссонанс между здравым смыслом и реальностью зашкаливает. Междоусобица- категория интимного пространства. Близкие люди, которые делят постель и совместное прошлое, вдруг заражаются животной ненавистью. Каждый молча вынашивает план и строит стратегии наступления. Кто начал эту провокацию и какова ее природа? Ты подсаживаешься на нее, как на наркотик. Бьешься как зверь в клетке, но не можешь выскочить. Война и Ненависть как страсть, как наполнение и идентификация себя через Другого.

Книга, которую вы держите в руках, собрана из фотографий разных серий. Все они были сняты в деревнях или маленьких городах центральной России во время моей личной работы или командировок. На фотографиях всегда незнакомые люди, случайно встреченные на улице и согласившиеся мне позировать. Перед вами типология русской провинциальной жизни в лицах. Кто эти люди, живущие в деревнях и городках, где, казалось бы, ничего не происходит? Подростки, многодетная мать, чемпионы области по пинг-понгу, завуч с внуком или чиновница в своей квартире — все они местные, а я нет. Продолжая традицию парадного деревенского портрета, я одновременно изучаю обоюдное влияние человека и среды его обитания. Все для того, чтобы ответить на вопрос – что значит русским?

Как и многие вокруг, мы взрослели под разговоры о некой далекой войне. Она происходила почти на границе нашей страны и нашего сознания. Война казалась далекой и нереальной, тем не менее мы болезненно осознавали, что она идет. По телевизору сообщили, что враг – террорист и мусульманин, он убивает и пытает русских. Нам сказали, что наша армия несет потери, потому что враг жесток и бесчеловечен. В 2009 году нам сообщили, что Россия наконец одержала победу. К тому времени мы поняли, что хотим все увидеть и осознать сами. Так мы, три русских фотографа, начали ездить в Чечню – и это оказалось путешествием длиной в девять лет. С 2009 по 2018 мы ездили в Грозный, открывая 9 «городов» внутри одного города – город обычных людей, город религии, мужчин и женщин, город нефти, город чужих, город слуг народа, город, которого больше нет, и город, где по сей день тлеет скрытый конфликт. Мы фотографировали, записывали видео и взяли десятки интервью. «Грозный: 9 городов» объединил взгляды трех разных фотографов на послевоенную ситуацию в Чечне.

Из описания книги:
«Однажды один неизвестный прайд пришел на просторы средней полосы и затерялся среди людей. Он теперь незаметно живёт среди нас, пока когда-нибудь не уйдет навсегда».

В детстве я жил с бабушкой и дедом на берегу Белого моря. Я проводил время, прячась за шторой, смотря на море из окна комнаты деда. Он был капитаном буксира в Северодвинске. Мне было 5 лет, когда дед умер на моих глазах. Через несколько лет умерла бабушка. Переживая утрату, я часто вспоминал свое детство, как гулял по пляжу с родными и спрашивал о том, что находится дальше на берегу, если долго идти по нему. В 2016 году я отправился в путешествие по этому берегу. Его имя — Летний берег. Это географическое название территории на Белом море слева от дельты Северной Двины. Я отправился туда, чтобы узнать, что там находится, как мечтал в детстве. Спустя время я понял, что берег стал связью между прошлым и настоящим, попыткой преодолеть скорбь, ностальгию и чувство утраты. Но путешествуя по нему, я находил лишь угасание и страх.

Противостояние с Западом породило в Советском Союзе особый вид территориального образования — закрытые города (ЗАТО). Они встали на службу науке и обороне государства, являясь местами разработки (Арзамас-16) или утилизации (Свердловск-45) ядерного оружия, местами базирования военно-морского флота и ракетных войск. Такие города не были нанесены на карты, носили зашифрованные имена, их называли почтовыми ящиками по аналогии с расположенными в них засекреченными предприятиями, которые не имели конкретного адреса, а только номер почтового ящика, на который и отсылалась вся корреспонденция. Жителям этих городов было велено не упоминать своего места жительства, ограничиваясь названием ближайшего крупного города (например, Красноярск вместо Красноярск-26). Вместе с распадом советского государства в закрытых городах началась другая жизнь — они перестали быть секретными. Границы остались закрытыми для «чужих», относительное благополучие — государственные дотации, помноженные на низкий уровень преступности и повышенный-медицины и сферы обслуживания заставляли жителей с недоверием относиться к первым робким попыткам поднять вопрос о целесообразности сохранения барьеров. В настоящее время в России остаются закрытыми 41 город, в них живет 1,2 млн. человек.